Банкин протянул мне руку.

– Рад видеть вас даже при таких скорбных обстоятельствах. Я знаю Макса и много хорошего слышал о вас. Что случилось?

– Не знаю, – ответила я. – Вам лучше поговорить с Розой Леопольдовной. Несчастье произошло в мое отсутствие, я ушла сюда смотреть, в какой цвет лучше покрасить стены бани. Николай безотлучно находился около меня, где была его жена и остальные рабочие, понятия не имею. Когда няня сообщила, что Вере плохо, я вернулась в гостевой домик и поняла, что сестра Надежды умерла. Николай присел около тела, но руками его не трогал. Я вывела всех, включая собак, во двор, заперла домик, оставив там все, как есть. Даже свет в гостиной не выключила. Если эксперту понадобятся мои сапоги, они в прихожей, на них надеты полиэтиленовые мешки из-под продуктов. Ботинки Николая и тапки Краузе тоже упакованы.

Я замолчала.

Анатолий Игоревич взглянул на Володю.

– Твоя школа?

Костин сел на табуретку.

– Она сама научилась. Где няня?

– Лежит на диване в спальне, – отрапортовала я.

Банкин одернул свитер.

– Сюда может прийти или лучше нам к ней подняться?

– Сейчас приведу Розу Леопольдовну, – пообещала я.

Краузе держалась молодцом. Она села напротив Анатолия Игоревича и сложила руки на коленях.

– Помните, что случилось? – начал Банкин.

– Такое забудешь… – поежилась няня. – Евлампия хотела отдать пирог с черникой рабочим, но я была против, не собиралась баловать строителей. Когда хозяйка пошла разбираться с краской, я подумала: «Предложить бригаде на ужин пирог неправильно. Мужики сладким не наедятся, им сосиски с макаронами подавай. Пирог – десерт, а мы о таком не договаривались, обязывались дважды в день еду обеспечить, не лакомства».

– Понял, – кивнул Анатолий Игоревич.

– Мне замолчать? – встала в позу Краузе. – Слишком разболталась?

– Нет-нет, Роза Леопольдовна, – влез в разговор Костин. – Такой умный, интеллигентный, желающий помочь полиции свидетель, как вы, огромная редкость и радость для нас. Просто у Анатолия Игоревича манера повторять в процессе беседы: «Понял». Это он для себя произносит.

По лицу няни скользнуло подобие улыбки.

– Я человек разумный, но нежадный. Вера глуповата, но она же не виновата, что такой уродилась, я сочувствовала ей. Мы с Евлампией до того, как в городской квартире после взрыва жить невозможно стало, несколько раз приезжали сюда в «Крот» смотреть, как ремонт продвигается. Должна вам сказать, что с Верой в бригаде обращались плохо. Николая свояченица раздражала, он ее называл «немтыка». Но чья вина, что девушка нормально разговаривать не научилась? Родителей! Если с ребенком не заниматься, из него Маугли вырастет. Вере доставалась самая тяжелая работа, спала она в чулане, постоянно ругань в свой адрес выслушивала. Надежда на сестру не меньше мужа злилась, считала ее обузой, несколько раз я слышала, как она восклицала: «Чтоб ты сдохла, дармоедка! Замуж тебя никто не берет, делать ничего не умеешь. Хочешь на нашей с Колей шее до старости сидеть?» Я решила строителям пирог не давать и Веру угостить. Вскипятила чайник, отрезала кусок и предложила: «Угощайся». Она, как водится, промолчала, но по ее глазам было видно: обрадовалась. Вера слопала ломоть и на меня уставилась. Я ей второй отрезала. А она вдруг как-то скривилась… ее затрясло… затем она упала с табуретки. Мне жутко стало, я подумала, что у несчастной припадок эпилепсии, побежала за помощью. Это все.

– Вы сами пирог ели? – осведомился Банкин.

– Не употребляю ягоды, – поморщилась няня, – у меня от них сильнейшая изжога.

– А чай пили? – наседал Анатолий Игоревич.

– Да. Из-за переезда пакетики заварила, не листочки, – уточнила Краузе. – Себе и Вере из одного чайника воду разливала.

– Понял, – обронил полицейский.

– Евлампия, посмотрите на часы, Кису скоро забирать надо, – напомнила мне Краузе.

– Ой! – спохватилась я. – А медкарту девочки мы так и не нашли… Простите, мне надо в садик за ребенком.

– Езжай спокойно, – разрешил Вовка. – Не торопись, тело увезут часа через два, не раньше.

Заведующая детским учреждением оказалась добродушной тетушкой лет пятидесяти. Услышав про не найденные до сих пор документы Кисы, она проявила понимание.

– Перебираться из одной квартиры в другую настоящий ад. Самой однажды довелось с этим столкнуться. Занятие тяжелое физически, поэтому я наняла упаковщиков. Они вроде аккуратно коробки сложили, подписали их, но, приехав на новое место, я обнаружила, что все ярлыки отвалились.

– Аналогичная история, – вздохнула я.

– Алена Петровна, Наташа уже уходит! – закричали из коридора.

– Завтра с ней поговорю, – откликнулась заведующая. – Я тут с мамочкой беседую. Уважаемая Евлампия Андреевна, поймите, вообще-то я не имею права принять в группу ребенка без документов. Но ваш муж очень приятный человек, и вы мне тоже симпатичны, поэтому пойду на нарушение распорядка.

– Огромное спасибо! – от души поблагодарила я.

Алена Петровна приосанилась.

– Наш садик не коммерческий, выживаем, как умеем. Олечка, наша воспитательница, даст вам список того, что ребенку нужно иметь, покажет шкафчик девочки. У нас строго, мы действуем по утвержденному высшей инстанцией расписанию, нарушать его нельзя – приедут проверяющие и устроят трам-тарарам. Девочку необходимо приводить к шести тридцати.

– Так рано? – ужаснулась я. – Почему?

– Завтрак в семь, – объяснила заведующая. – Перед этим дети проходят медконтроль, переодеваются, еле-еле полчаса хватает. В восемь трапеза заканчивается, ребятки играют до десяти, затем до полудня занятия, в двенадцать тридцать прогулка до половины второго. С двух до трех обед, затем сон. В пять полдник, вторая прогулка на воздухе, игры, и не позднее семи родители детей забирают.

– А можно Киса дома поест и придет к началу занятий? – заныла я.

– Не положено, – с сомнением в голосе произнесла Алена Петровна. – Хотя… Иногда мы делаем исключение, допускаем свободное посещение.

Я обрадовалась.

– Как попасть в число избранных?

Заведующая потупилась.

– Нам на обустройство выделяют копейки. Вот, к примеру, занавески. Новые положено раз в семь лет покупать, но ведь у нас дети, один на штору наступил, разорвал, другой ее пластилином, красками испачкал… На окнах в группе, куда ваша очаровательная девочка пошла, висит кошмар и позор. Цвет у занавесок серо-буро-малиновый, рисунка нет, качество отвратительное, после первой стирки в линялую тряпку превратились. Такие гардины только в тюрьме вешать, а не в детском учреждении. Или возьмем мебель, те же шкафчики. Им десять лет служить положено. И что? Дверцы через шесть месяцев после установки отвалились, лак облупился. Спасибо, родители у нас замечательные. Папа Олега Прусакова краснодеревщик, руки у него золотые. Он сделал такие гардеробчики – проверяющие ахнули от восторга! Мамочка Катюши Рожиной покрывала на кроватки подарила. Опять же все в восторг пришли – у мальчиков голубые, у девочек розовые, а рисунок одинаковый: мишки. Я прямо заплакала, когда такую красоту увидела. Прикроватные коврики от дедушки Кости Ярина. Они с зайчиками, грибочками, ягодками. Дай бог здоровья родителям всех наших обожаемых деток, но…

Алена Петровна понизила голос.

– Понимаете, Евлампия Андреевна, не все ведь ребятишки из обеспеченных семей. Например, Светочка Кондакова. Прелесть, а не девочка, у нее идеальный музыкальный слух, поет колокольчиком, но растет в неполной семье. Мать Светы прекрасная добропорядочная женщина, одна двух детей тянет. Откуда ей средства на помощь родному садику взять? Она изо всех сил старается, хочет полезной быть. Вот перед самым Новым годом санэпидемстанция внезапно нагрянула… Чтоб им, взяточникам, околеть! Вечно норовят без предупреждения накануне праздника на голову свалиться. Расчет у змеюк простой: в любом месте, даже в нашем идеальном детском учреждении, можно к чему-то придраться. Ну, забыли кастрюлю для супа снаружи до блеска надраить. Нарушение! Составят акт, затаскают меня потом по инстанциям. И входят уродины в мой кабинет, бумажкой помахивают, про стыд и совесть забывши, внаглую интересуются: «Даем ход документику или вопрос иначе решим?» Мол, расстегивай, Алена Петровна, свой кошелек…